VIII.* Неизбежен ли кризис глобальной либеральной экономики?
Либеральная экономика, основным управляющим контуром которой является рынок капитала (фондовый рынок), базирующийся на сильной мировой валюте или паритете нескольких сильных валют в 1950-2000 развивалась вполне успешно, без разрушительных и опасных кризисов, подобных "Великой депрессии" конца двадцатых - начала тридцатых годов XX века. Крах советской модели стал прямым торжеством модели американской, а, совпавший по времени, но менее заметный, японский экономический кризис развеял, казалось бы, всякие сомнения в универсальности и безальтернативности именно американской модели.
Действительно, хорошо отлаженный фондовый рынок может многое: обеспечивать быстрый переток капитала в растущие и перспективные отрасли, контролировать менеджмент предприятия простым и эффективным механизмом "голосования ногами", привлечь в самой азартной и логической игре на рынке ценных бумаг к управлению собственностью гениальных игроков, изобретателей, финансистов, бухгалтеров, усиливает информированность и экономическую грамотность самых широких слоев общества, повышает их приверженность к экономической и политической системе, вызывает чувство сопричастности ко всему значительному, что творится в стране и мире.
Сейчас это самая совершенная форма экономической демократии, в которой свобода соединена с ответственностью, а экономическая активность принимает форму азартной игры. Даже серьезные ошибки крупных игроков здесь обычно содействуют общему успеху, потому что проигравший, освобождая место на рынке, косвенно вознаграждает более осторожных и дальновидных игроков, захватывающих освободившееся место. В этой системе активно взаимодействуют три элемента: демократия, ответственность, игра (творческий и агрессивный дух). Без игрового элемента система потеряет гибкость, но что еще важнее, энергетику.
Система либеральной экономики, опирающаяся на "экономического человека", взращенного протестантской культурой, имеет, однако, довольно узкий диапазон устойчивости.
В глобально функционирующей экономике появляется опасная зависимость рынков и стран друг от друга. Азиатский кризис начался с локального валютного кризиса в небольшой азиатской стране и на два года обрушил финансовые и фондовые рынки огромного региона, разрушил все развивающиеся рынки корпоративных ценных бумаг.
Глобализация рынков предполагает все более эффективную и тонкую регулирующую работу международных финансовых организаций и основных стран-гарантов, прежде всего, самих США. Но, в противоречии с этой объективной потребностью, мы сейчас наблюдаем обратный процесс, заметную деградацию МВФ и снижение морального уровня политики американской администрации.
В отношении России, например, МВФ проявил себя не только как кредитор процессов демократизации и либерализации, но и как исполнитель нечестной игры под названием "уничтожь российскую мощь через завышенный курс рубля". Навязав России политику сверхжесткого валютного курса рубля, он фактически обеспечил фатальное снижение конкурентоспособности российского ВПК и машиностроительного (вообще – высокотехнологичного) сектора как на внешнем, так и внутреннем рынках и их ускоренную деградацию. Впрочем, не будь российские либералы перед лицом коммунистической и имперской угрозы, они, подобно либералам Венгрии, сумели бы провести более гибкую валютную политику, да и
МВФ по-джентельменски согласился бы с ними. Ведь джентльменом можно быть только в обществе джентльменов?
Либеральная экономика, "дьявольски" устойчивая на микроуровне, очень зависит от американского правительства (особенно ФРС) и "великого Гудвина" - американской фондовой биржи и НАСДАК, т.е. от честности и интеллекта Главного арбитра (группы из нескольких сотен специалистов, составляющих американскую финансово-политическую элиту). С развитием процессов глобализации объективно ответственность этой элиты повышается, но с ростом коллективного самодовольства и эгоизма этой элиты ее продуктивная ответственность снижается. Возникает опасный зазор между спросом на ответственность и ее предложением, увеличивающий риск мировых финансовых катаклизмов.
Сейчас многим кажется, что фондовый рынок США, за последнее десятилетие выросший более чем в четыре раза, находится на грани краха. Но сами навязчивые слухи о предстоящем крахе и, вроде бы, упорное нежелание американского правительства к ним прислушаться говорят, возможно, о том, что, несмотря на очевидную перегретость рынка на 30-40%, ничего катастрофического здесь не произойдет.
Американское правительство надеется на то, что интернет-революция позволит американской экономике бескризисно преодолеть этот разрыв, но, в крайнем случае, если существенная корректировка фондового рынка произойдет, то с совместным действием девальвации и других регуляторов всего за два-три года ситуация нормализуется.
Соединенные Штаты, скорее всего, ждет время повышенной инфляции и наступления иены и евро. Начнется двух-трех-четырехлетний "медвежий" период на американском фондовом рынке. Темпы экономического роста снизятся, но ненадолго. Уже в 2004-2005 фондовый рынок и экономика возобновят свой рост, но не столь быстрый, как в последнем пятилетии XX века.
Фактически, в 90-е годы XX века произошла еще неосознанная нами революция доверия. Крах социализма повысил доверие к общественным институтам Запада, и, прежде всего,
самих США в глазах инвесторов во всем мире и изменил базовые соотношения между основными показателями реальной экономики и стоимостью корпоративных ценных бумаг. В современном фондовом индексе США есть 30-40 процентная спекулятивная составляющая, выросшая на "сбежавших" из Азии, Восточной Европы и СНГ деньгах и эйфории от ожиданий плодов глобализации и революции в области связи. Это опасная составляющая, но американцы "блестяще" справятся с нею в течение ближайших лет, конечно, если рост фондового индекса не продолжится теми же темпами в 2000-2001.
В последующем этот успех сослужит плохую службу самим Соединенным Штатам, которые после 2005 всерьез поверят в наступление "золотого века" американского процветания и господства. Норма сбережений в экономике США останется очень низкой до конца первого десятилетия и увеличится только за счет "репрессивных" методов – повышения налогов для финансирования роста военных расходов в военном противостоянии с Китаем. В стране уже происходит опасный сдвиг в распределении кадровых ресурсов (талантов нации) в пользу таких "отраслей" как финансовые спекуляции и политические игры. Не меньшие половины "блестящей тысячи" самых продуктивных умов страны фактически вовлечены в супервыгодный, но в конечном счете разрушительный для страны "бизнес" по эксплуатации общеамериканского гудвилла.
Возвращение гонки вооружений в десятых годах XXI века окажет на страну, за два десятилетия привыкшую к легким деньгам и самовозрастающему богатству, довольно противоречивое влияние. С одной стороны, все больше людей в Соединенных Штатах начнет осознавать пагубность безудержного гедонизма, начнется перераспределение ресурсов в пользу реальной экономики, но, с другой, начнется, поначалу незаметный, кризис доверия к собственности вообще, к американской собственности, в частности, а эксплуатация американского влияния в мире начнет принимать уже неприличные формы, например, информационной войны против евро.
В ходе этой борьбы во втором десятилетии XXI века США наполовину растратят свой авторитет лидера Запада и мирового Арбитра, кризис доверия обрушит фондовый рынок Америки и приведет к затяжному экономическому кризису. Тяжелый, но более скоротечный, кризис разразится в Европе, Японии, Латинской Америке, России. Легче всего кризис преодолеет Китай и тесно связанные к тому времени с ним страны. Выходить из кризиса Европейское сообщество и США будут по-одиночке, каждый, внедряя собственные экономические рецепты: Европа – корпоративного капитализма, США – частично усовершенствованные, а также упрощенные и ужесточенные институты и процедуры государственного контроля и регулирования либеральной экономики.
Такое развитие событий почти неизбежно, потому что элиты, как большие группы людей, управляются, прежде всего, Богом Нации (а Он – в "летней зиме"), потом – интересами и страстями (жадностью и страхом) и, лишь в третью очередь – расчетом и разумом. Только хороший (и своевременный) испуг уже в 2005-2008, например, в ходе китайско-американского соперничества, способен смягчить ситуацию, приведя к менее болезненному
кризису и мягкому "разводу" экономических систем Европы и США.
IX.* Неизбежна ли корпоративная революция в Европе?
Действительно, неизбежна ли? Или это неуместная экстраполяция фашистского эпизода в истории Европы?*
Чем отличается корпоративно-капиталистическая система от либеральной?
Тем, что корпоративно-капиталистическая система предполагает не только объединение капитала, но и труда, а в развитых формах еще и других прямых, и даже косвенных, "участников производства" (не только производства, но и обмена, вплоть до самого потребителя, а также и государства). Капитал и капиталист здесь ограничены в правах. Эта система иерархична, с разделением ролей, прав и ответственности между всеми "участниками производства", она отвергает доминирующий в либеральной системе суверенитет капитала, ограничивает пределы рыночного регулирования, давая, правда, больше возможностей для неформального политического регулирования в рамках соглашения элит или формально - через признание доминирующей роли государства.
В фашистской корпоративной экономике доминировали интересы и воля государства, управляемого крайне националистической партией, в средневековых гильдиях ремесленников доминировал труд в качестве основной социальной силы. Кооперативы – это тоже корпорации, только простые. Шведская модель капитализма (или социализма?) – это преимущественно корпоративная модель. Т.е. корпорации не надо отождествлять с фашизмом и нацизмом. В фашистских государствах они были использованы расистами и милитаристами в качестве наиболее адекватной системы саморегуляции экономического базиса, допускающей и жесткое государственное управление. Не стоит считать их и пережитком средневековья, отождествляя экономический прогресс только с либеральными моделями.
Корпорация может иметь сложный механизм согласования интересов, формальный и неформальный, и в этом случае не иметь однозначно доминирующего участника или социальную силу. Именно к этой системе, по-видимому, прогрессирует немецкая социальная экономика, где управляющий капитал разделен на капитал акционеров и капитал кредиторов (банков), и один капитал противопоставлен другому, взаимоограничивая один другого.
Роль банков усиливается еще и тем, что банки обычно выступают и в роли собственников, имея крупный пакет акций подопечной компании. В свою очередь, банки жестко контролируются государством, потому что оперируют не деньгами собственников, а деньгами вкладчиков, рискуют, по сути, не своими деньгами. Устойчивость и "корпоративность" системе социальной рыночной экономики дополнительно придают, пусть несколько формальные, но существенные участия в управлении и контроле других социальных групп. Это еще не корпоративная система, но уже и не либеральная. Это удачный гибрид того и другого.
В любой из этих систем, как в американской либеральной, так и в немецкой социальной, существует своя ахиллесова пята. В американской экономике это несколько сот гуру, политиков и администраторов, управляющих американским фондовым рынком и Федеральной резервной системой. В Германии это столь же узкий круг высшей банковской элиты. "Коллективные представления" о мире и себе в этой своеобразной толпе не всегда адекватны, но всегда подчинены тем же волнообразным процессам активизации и угасания в пределах больших, средних, малых циклов и микроциклов, что и весь национальный организм этих стран.
Похоже, что нынешнее представление немецкой экономической элиты о себе самой и о целях нации начинают существенно расходиться с целями самой нации (это обычно случается к началу "средней зимы большой осени" или третьей четверти "большой осени"). Цели нации становятся жесткими, настроение – решительным, амбиции – завышенными, зрение – близоруким. Элита замыкается на себе, в своих балансах и расчетах, пытается как-то соответствовать новым настроениям нации, найти новые магические рецепты, но не находит, и в результате терпит поражение и уходит, оставляя место популистам, которые находят решительные и неверные ответы, в которые все почему-то верят.
Это не означает, что движение в сторону корпоративной экономики окажется ошибкой. Нет, просто у немцев это получится хуже, чем у итальянцев, испанцев или китайцев, немцы просто из хороших идей в первой половине века создадут неудачную, неэффективную систему.
Существенное преимущество либеральной модели над корпоративной в настоящее время обусловлено тем, что "либералы" сумели создать механизм постоянной ротации собственности на основании критерия рыночной эффективности ее работы, что этот процесс органически сопровождается и эффективной сменой других существенных составляющих производства, прежде всего, менеджмента. Система, таким образом, постоянно обновляется.
Но в ней есть уязвимое место. Это голова, или узкий слой управляющей элиты, ротация в которой происходит не по законам рынка. Об этом уже говорилось. Но следует добавить, что в новых корпоративных моделях, возможно, будет решена проблема "головы", может быть, через наделение "голов" самих корпораций (представляющих не только интересы капитала, а интересы всего общества, правда, преимущественно, через призму эффективной экономической деятельности) частью прерогатив, которыми сейчас обладают исключительно правительства.
Это не значит, что правительства исчезнут, но это значит, что корпоративная система создаст в лице своих высших органов дополнительную конкуренцию национальным правительствам и наднациональным политическим органам. Ведь сейчас мировая гегемония США дает американскому правительству и стоящей за ним узкой элите возможность навязывать решения своим "конкурентам" – правительствам других стран и, тем самым, все больше погружаться в пучину национального и узкогруппового эгоизма. А пострадают не только они – пострадает весь мир!
"Генетическим недостатком" либеральной модели является "близорукость" рынка.
Собственность на рынке - это близорукая собственность, ориентированная на краткосрочные (иногда - ежеквартальные) цели. Кроме того, главная мотивация "либерального собственника" - личное обогащение через игру с акциями, а его главное умение - игра на рынке. Для раскрытия человеческих талантов, для их развития и поддержания творческой активности человека такая мотивация не всегда достаточна.
При идеальной конкуренции умение работать с акциями предполагает глубокое знание макроэкономики и экономики предприятия, постоянный контроль за всем комплексом экономических, социальных и политических вопросов в стране и ключевых точках мира. В этом случае таланты человека находят самое достойное применение. Но, поскольку система начинает извращаться, допускать спекуляции и манипулирование инвесторами, активность игроков переключается на эти паразитические составляющие рыночной деятельности и постепенно все система идет в разнос. И снова – мировая монополия США становится постоянно действующим фактором деградации и извращения ключевой для страны и ее экономической модели деятельности на фондовом рынке. Надежды на регулирующую и "очищающую" работу Комиссии по ценным бумагам не оправдаются.
Распыленность капитала среди мелких акционеров в системе "американского народного капитализма" зачастую определяет исключительное положение менеджеров, делая их не очень то озабоченными мнением виртуальной толпы акционеров, тем более, если сами менеджеры владеют достаточно крупным пакетом акций (иногда достаточно иметь 0,5-2%, чтобы контролировать гигантский концерн или конгломерат).
Остается, правда, опаска перед агрессивной спекулятивной скупкой на рынке более крупного пакета, но и здесь у особо "сильных" (приближенных к элите), имеющих доступ к инвестиционным банкам и другим источникам крупных финансовых ресурсов, может появиться обратная мотивация к успешной деятельности компании (предприятия) - ухудшить результаты, чтобы снизилась цена акций, чтобы приобрести больше акций! Этим примером, имеющим частный характер, я хочу еще раз проиллюстрировать основной тезис о том, что нет совершенных идеологий, но есть хорошие или плохие общественные модели, причем хорошие модели могут незаметно стать плохими, если нарушены пропорции и превышены пределы их устойчивости.
Первые элементы этой системы возникнут уже в начале второго десятилетия XXI века, а быстрое развитие она получит во время мирового экономического кризиса в двадцатых годах XXI века. В четвертом десятилетии родоначальники этой системы, немцы и французы, начнут с удивлением обнаруживать, что власть в этих корпорациях все больше переходит к более "дружным" испанцам и итальянцам и что в южные европейские страны уплывает несоразмерная их реальному вкладу прибыль. Постепенно начнется процесс размежевания и последующего раздела корпораций на латинские и пангерманские, а немцы с 2040 все больше начнут переориентацию на славянский восток и юг Европы, хотя и на славянском юге будет усиливаться латинское влияние, уравновешиваемое турецким. А после 2050 года начнется латиноамериканизация Европы.
Китайская корпоративная революция начнется также в двадцатых годах XXI века, а в тридцатые годы сложатся подсистемы китайско-корейско-японского корпоративного капитализма и китайского корпоративного "социализма", основанного на доминанте национальных целей и доминировании государства, идущего путем экспансии в Евразии.
К 2050 мир будет жестко разделен на сферы господства американского либерального, латинского, китайского, панисламского, японского и немецкого корпоративных капитализмов. Только Японии и Европе удастся сохранить определенную проницаемость различных систем. Россия будет лоскутно поделена между всеми основными экономическими игроками, но преобладающим будет присутствие китайского и немецкого (точнее - восточноевропейского) капитала.